Мэри Кушникова

В НОЧЬ ПЕРЕД КАЗНЬЮ

 

Страница 2 из 4

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ] [ 4 ]

Неожиданная встреча. — Юного Марко Поло именно во дворце Кубилая впервые назвали «господином», и это обращение прижилось к нему навсегда. Оно свидетельствовало о высоком уважении, которое питали к нему, не только оттого, что все давно заметили, как доверяет ему Кубилай и, как будто бы, сердечно привязан к нему, но и оттого, что нельзя было не заметить и другого. Крупные сановники всё чаще обращались к Марко за советом, поскольку он был неутомим, легко выполнял любые поручения, по первому знаку ездил в самые отдаленные точки Империи, откуда привозил бесценные сведения, он ничего не забывал, он помнил всех, с кем встречался, и всё, что видел на пути, так что влияние его при дворе всё более возрастало.

Вскоре Кубилай поручил ему весьма деликатную миссию. Первая Императрица была принцессой из южнокитайской династии Сунн, и потому её вельможный супруг до поры-до времени не очень-то спешил с полным покорением этого благословенного уголка Китая, где по-прежнему царили древние традиции и процветала древняя культура.

 Однако всему наступает конец, и в 1278 году к островам Южного Китая подошли суда Кубилая. Тогдашний царь находился на островах, но умер годом раньше, и наследовал ему брат — мальчик. При виде войск Кубилая последний придворный государя Южного Китая посадил к себе на плечи мальчика-царя и прыгнул в море. Так что великому хану легко досталась вся вожделенная южная земля с каналами и кораблями.

 Но всё еще не покорялся большой и богатый город Саян-фу. А именно там жили великие мастера, искусно ткавшие шелк и парчу, которые купцы развозили чуть не по всему азиатскому и европейскому миру, и купцы-братья Поло тоже не раз привозили эти дивные товары в Венецию.

 Теперь город попал в осаду, но поскольку был защищен со всех сторон большим Озером, по которому в него привозили провизию, горожане держались бодро. Весьма непрозорливы были эти беспечные мастера шелкоткачества, слишком надеялись на то, что огненные катапульты (очевидно, порох уже был известен в Китае) Кубилая не смогут пробить глинобитные стены непокоренного города.

 Как-то Марко обмолвился перед Кубилаем, что знает людей, проживающих в осажденном Саян-фу, которые умеют строить стенобитные орудия ничуть не хуже, чем итальянцы, к которым это искусство перешло по наследству еще от римлян. Предприимчивые венецианцы этим искусством пользовались прибыльно и даже брали подряды, когда кому-либо требовалось «добить» какой-нибудь осажденный замок.

Много позже в тюрьме Марко Поло продиктовал уже упомянутому Рустичиани: «А великий хан велел взять город во что бы то ни стало. И тут сказали два брата и сын господин Марко: великий государь, есть у нас мастера, делают они такие снаряды, что большие камни бросают. Не выдержит этот город, станут машины бросать камни, тут он и сдастся».

...Теперь вспоминая былое, стареющий «Господин Миллион» вдруг воочию увидел, как два орудия, построенные по их рассказу, подошли к войску, что осаждало неподатливый город, и служившие в войске татары глазели на них, как на диковинных зверей. Полетели камни. Испуганные жители собирались кучками и держали совет, как спастись, но ничего не могли придумать и, понимая, что их ждет гибель, решили сдаваться.

Тогда же, в тюрьме, Рустичиани записывал: «По милости Никколо, Маффео и Марко вышло так, и немалое это было дело. И город и область самые лучшие у великого хана, большой ему доход отсюда».

Вот какую великую услугу оказал юный Марко с семейством хану Кубилаю и тем самым обездолил мастеровитый, веселый и честный народ. А вечно скучающий хан Кубилай первое, что сделал, — запретил в городе все игры, выступления фокусников и даже песни, которые здесь ценили, как нигде в мире. Горожане передавали друг другу, будто бы хан сказал: я покорил вас с оружием в руках, и всё, что принадлежит вам, моё, поэтому если вы играете, то играете моей собственностью. А еще народ приучили молчать. Когда приближался хан, то молчать приказано было на две версты кругом.

 Следом покорился также большой и мастеровитый город Циньлинь-Цзюнь. Больше всего стенали крестьяне, поскольку земля была плодородной, а аланы, посланные на его завоевание, вытоптали все посадки.

Всё это прекрасно видел Марко и ощущал на себе великую вину и потому неимоверно обрадовался, когда аланы набрели во взятом только что городе на доброе вино и напились так, что заснули до полного бесчувствия. Жители же города, увидев победителей мертвецки пьяными, перебили их всех до одного. Но это никак не спасло обреченную Южную страну.

Казалось бы, на этом миссия Марко в Южном Китае закончилась, но не тут -то было. Едва он появился в новой столице Кубилая Канбалу, она же Хайбалык (нынешний Пекин), что означает «Великая столица», он узнал, что сюда, в Ханбалык, перенесена зимняя резиденция, оборудованная с необыкновенной роскошью, но далеко лежащая от заветной тюльпанной степи, где можно было надеяться увидеть прекрасную Минкуль.

 На первом же приеме послов из того же покоренного Южного Китая, где обязана была присутствовать Первая Императрица, но вовсе не обязана, а всё же присутствовала, Синяя Бабочка Минкуль, во время пира Марко показалось, что она подает ему тайный знак, взглядом указывая на выход в сад. Улучив момент, он выскользнул из пиршественного зала и углубился в самую гущу диковинных деревьев, что росли здесь, собранные чуть не из всех стран мира. Минкуль его ждала.

 — Ты сильно отличился, говорят, господин мой Марко, — чуть насмешливо сказала она. — Благодаря построенным вами, итальянцами, орудиям многие китайские города, наверное, лежат в развалинах, ничуть не отличаясь от моего Отрара. Но я на тебя не в обиде, а напротив, хочу просить об услуге. - Она приблизилась к нему, и от неё повеяло неведомыми духами, похожими на амбру, которые он запомнил на всю жизнь. Недаром один из мудрецов в Южном Китае рассказывал ему, что нет сильнее средства заставить человека напомнить о себе, чем полюбившийся запах. «Запах пробуждает не только память, но и, казалось бы, давно иссякшие чувства», — утверждал мудрец.

…«Господину Миллиону» суждено было испытать это на себе, и теперь, когда он писал о встрече в саду, он даже закрыл глаза, так явственно почувствовал запах диковинных духов прекрасной Второй Императрицы.

Она показалась ему печальной, хотя силилась улыбаться и казаться беспечной.

 — Никого, кроме тебя, не могу я просить о том, с чем я сейчас обращусь к тебе. Скажи, ты часто видишься с Ван-Хо?

 — Когда бываю здесь, — часто. Но ты знаешь, ведь я подолгу отсутствую, когда хан посылает меня в Южный Китай разведать все диковинные обустройства, которыми так славятся китайские города.

 — А ты мог бы его встретить сегодня?

 — Сегодня — не знаю. Вечером хан назначил мне встречу в собственных покоях, где я должен рассказать ему о многочисленных банях в китайских городах, а так же, как хитро вымощены все улицы — камнями и кирпичом, так что кирпичные дороги даже ведут в поля. Но для конницы каменные дороги неудобны, и потому часть улиц с краю остаются немощенными для гонцов и войска. А еще главные улицы мощены не камнем, а покрыты мелким щебнем с водосточными трубами для стока дождя...

 — Всё это, господин Марко, ты расскажешь вечером Великому хану, и он будет весьма заинтересован ввести подобные новшества и в своих городах. Но ведь я позвала тебя не для того, чтобы ты доказывал мне превосходство и изобретательность мудрецов, что, к счастью, еще не перевелись в Южном Китае.

Марко устыдился той увлеченности, с которой говорил, хотя о явлениях весьма необычных и, несомненно, чрезвычайно интересных, но, похоже, вовсе не нужных сейчас чем-то опечаленной Минкуль.

 — Прости меня, владычица, — взмолился он. — Я действительно сражен всем, что увидел, но ведь ты позволишь мне встретиться с тобою еще раз и рассказать тебе о многих чудесах, изумивших меня в покоренных нами городах?

 — Конечно же, мы с тобою еще встретимся. Хочешь, приходи завтра в обсерваторию, где работает мой отец. Я тоже приду. И мы поговорим.

 А теперь — о моём деле: пока тебя не было, — не скрою, мне показалось, что тебя не было очень долго! — Кубилай ночевал не раз и не два во дворце Первой Императрицы, чего не случалось уже несколько лет. А на утро глядел хмуро и, похоже, не хотел меня замечать. Это не к добру.

 К тому же мои девушки передали мне, что служанки Первой Императрицы судачат, будто бы она жалуется, что я где-то хвасталась, что мой друг детства, палач Ван-Хо, по моему велению Первую Императрицу отравит и даже называли чем.

 Будто бы из тюльпанной степи, в которой росли также в изобилии маки, я, де, привезла некое маковое снадобье, способное умертвить за одну ночь даже могучего воина.

 Так вот, я хотела бы, чтобы Ван-Хо обо всем этом узнал. У него острый ум, и, возможно, он поможет мне выпутаться из этой сети, которую, я чувствую, всё туже затягивает вокруг меня Первая Императрица.

Марко Поло пообещал, что тут же примется искать Ван-Хо.

Впрочем, ему и искать-то его особенно не пришлось. Как только Минкуль ушла из сада, Ван-Хо тут же появился, покинув пиршественный зал. И Марко понял, что тот всё время пристально следил за каждым движением Обреченной Бабочки и точно знал, что сейчас понадобится и ей и Марко. Рассказ Марко его ничуть не удивил, он давно знал о лютой вражде Первой Императрицы, да и остальных трех, равно как и всех десяти законных жен Кубилая к Минкуль, отчасти и оттого, что её сын, седьмой по счету, будто бы намечен в наследники. Он тоже почему-то не сомневался, что с ней постараются покончить, ничуть не стесняясь средствами...

Настал вечер, и Марко пожаловал в покои Кубилая, которого больше всего поразило, что в последнем завоеванном южнокитайском городе построено четыре тысячи просторных бань, и что на дверях домов всех тысячи двухсот городов в этой области написаны имена хозяев и их жен, сынов и жен сынов, и когда кто-либо умирает, то имя тут же из списка вычеркивается.

 — А женщины? Женщины там каковы? — загорелся Кубилай.

 И Марко рассказал, что женщины там красивы и настолько умны и приветливы к гостям, что, кто хоть раз встретился с ними, никогда их не забудет, и что они одеваются роскошно и пользуются очень сильными духами, потому что с детства приучены, что именно духи закрепляются в памяти и даже через много лет возвращают человеку былые чувства.

Кубилай лукаво покосился на Марко и спросил:

 — А ты не привез с собой подобные духи для моих женщин?

 — В городе Кинсае, — ответил Марко, — один купец, с которым я подружился, сказал мне, что женщин этого города никто не может забыть именно из-за духов, и посоветовал мне взять несколько бутыльков с собою. Я взял.

 — Так это ты подарил Младшей Императрице те духи, которыми она теперь всеми силами пытается меня вновь привязать к себе?

 — Нет, — сказал Марко. — Я не посмел бы привезти такой дорогой подарок столь высоковознесенной женщине. Но давеча на пиру я ощутил идущий от неё аромат, которому подобного, кажется, на свете нет...

 — Так она и тебе вскружила голову? Вот уж истинная дьяволица! — ощерился Кубилай. — Недаром Старшая Императрица жалуется на её непомерную гордыню да ещё толкует, что Ван-Хо, — понимаешь, мой Ван-Хо! — которого я возвысил чуть не до сана собственного сына, получает от неё подарки, и что она сама видела, и не раз, приколотый к его вороту алый тюльпан, а может быть, и мак, которые, как известно, так любит Младшая Императрица, в отличие от прочих моих женщин, которые предпочитают цветы неземной красоты, что в изобилии растут в моих садах.

Не зная, что ответить, Марко смешался, но тут же спохватился, поскольку уловил в словах Кубилая, как бы невзначай брошенное слово «мак». Мак — источник того крепкого яда, которым, по словам Первой Императрицы, Минкуль собиралась её извести.

 — Мой повелитель, — воскликнул Марко, — с тех пор, как я живу при твоем дворце, я подружился с Ван-Хо и не знаю человека честнее и благороднее его. Только ты в твоей небом данной премудрости мог углядеть в маленьком славянском пленнике из Отрара столь преданного тебе человека, достойного любого самого высокого сана. Не верь наветам. Они и у нас в Италии — сильное и опасное оружие в любом доме, где сосуществуют хотя бы две-три женщины.

 — Я и не верю, — усмехнулся Кубилай, и Марко показалось, что гроза миновала. — Но ты скажи мне, господин Марко, ты-то взял в подарок необыкновенные духи, а что ты подарил взамен? Негоже моему посланнику принимать дары, ничем не отплатив.

Марко от ответа попытался увильнуть и залепетал что-то о семенах диковинных цветов, что растут в саду Кубилая. Не мог же он, в самом деле, рассказать, как подружившийся с ним купец сказал ему про свой народ, «который крепок, но не как камень, а как земля», и что страна его «крепка, как ива, которую ветер никогда не сломает, хотя ей и приходится менять имена с каждой династией».

И когда Марко спросил у него, что ему привезти в подарок, купец ответил: «Высок бамбук в саду хана, а глаза вашего слуги и младшего брата стары. Бамбук хана растет быстро. Пыль гонцов ест мои глаза. Этот бамбук необыкновенно красив — теперь после разорения и войны, наверное, нельзя достать его в большом количестве. Но сейчас я стар и мне хватит несколько десятков стволов, чтоб они могли закрывать зрение. Нам жаль, когда мы теряем какую-нибудь вещь, а тем более жаль большую страну. И лучше бы высокий бамбук закрыл для моего взора творящееся зло».

Конечно же, эти слова господин Марко никак не мог повторить завоевателю Кубилаю, но попытаться перевести разговор на духи, на Ван-Хо и на взаимоотношения императриц ему тоже как-то не удалось, и он удалился с ощущением, что безграничное доверие Кубилая к нему чуть пошатнулось...

Сокровенный разговор. — Как ни странно, в обсерватории Зейнуллы господина Марко ожидала не Минкуль, а Ван-Хо. Он сказал Марко, что знает о назначенной встрече, но что хотел сам рассказать ему о некоторых вещах, которые сильно его тревожат и, возможно, даже грозят Минкуль,

 — Итак, ты знаешь, что Кубилай не очень доверяет монгольским князьям и именно потому его окружает такой большой двор. Ему хочется иметь побольше врагов, что называется, «под собственными глазами». Потому он возит их с собой, одевает, кормит и поит, но и держит против них расторопную стражу. Ты знаком с сарацином Ахмедом?

 — Это тот, который среди двенадцати советников Кубилая самый важный? — спросил Марко. — Почему ты завел разговор именно о нем?

 — Оттого, что с некоторых пор хан сам ленится принимать важные решения и всё перепоручил Ахмеду. А тот — великий взяточник. И все знают, что стоит ему сказать Кубилаю, что такой-то заслуживает казни, потому что покушался на величие хана, и хан отвечает ему: делай, как знаешь. И, конечно же, каждый несет Ахмеду, чем богат. Круче всего приходится тем, у кого красивые жены и дочери. Незамужних он берет в жены, а замужних уводит от мужей. А когда узнает о какой-нибудь особой красавице, докладывает хану, что такой-то заслуживает самой высокой награды и был бы рад отблагодарить хана, отдав ему свою жену или дочь. На жен хан не польстится, а вот дочери, чем юнее, тем больше прельщают хана. Ты же, наверное, заметил, как он сдал за последнее время. Для стареющего мужчины нет лучшей утехи, чем юная отроковица. Так говорит лекарь Айсе. И вот что я скажу тебе: недавно я узнал, что среди не очень влиятельных женщин из ханского гарема появилась девочка лет двенадцати, которую с некоторых пор приказано во время пиров одевать в лучшие одежды и сажать за стол у ног первой Императрицы. Ты не видишь в этом угрозу для нашей Минкуль? — спросил Ван-Хо.

 — Почему ты сказал «нашей»? — изумился Марко.

 — Потому что любящий безошибочно узнает любящего. Тем более, если оба пылают сердцем к одной и той же женщине.

 Помолчали. Тучи сгущались над головою Минкуль. Это явственно чувствовали оба. Только никак нельзя было предугадать, к каким уловкам прибегнет Старшая Императрица, чтобы избавиться от ненавистной соперницы.

Тем не менее господин Марко начал энергично присматриваться к всемогущему Ахмеду, и вскоре ему удалось обнаружить не только его лихоимства, но даже и государственную измену.

...Сейчас «Господин Миллион», записывая свои воспоминания, с содроганием подумал, что, не согласись он тогда присутствовать по просьбе Кубилая при допросе Ахмеда, может быть, и не последовала бы та грозная ночь... Особенно много злодеяний совершил Ахмед против китайцев, и теперь те справедливо требовали мести. Не молчали и сарацины, с которыми давно у Марко сложились добрые отношения. Он не раз побывал у них, якобы чтобы добыть масла у Гроба Господня, на самом же деле для получения нужных сведений. За привезенные сведения Кубилай назначил Марко советником. И он имел в стране немалую силу.

 Китайцы требовали казни соратников Ахмеда и, поскольку Кубилай с таким презрением отнесся к своему бывшему поверенному, то даже не прибегнул к услугам придворного палача для государственных изменников и велел совершить казнь без кровопролития.

 Так виновные были казнены с помощью кошмы, то есть их плотно укутывали в кошмы, пока они не задыхались, а потом вывозили на городскую свалку, где и закапывали. Так был казнен и сам Ахмед.

Но отмеченная вниманием Кубилая девочка всё вольготнее чувствовала себя на пирах у ног Старшей Императрицы и даже подавала той питьё в кубке. По всему видно было, что Старшая Императрица всячески старается показать, что она вполне доверчива и вот берет же из рук недавно еще мало кому известной девочки кубок, в который так легко можно добавить яд. Значит, не просто вымысел или плод её прирожденной недоверчивости всё то, что она рассказывала о якобы узнанных ею намерениях Минкуль, — а уверенность, подкрепленная сведениями от верных людей.

Младшая Императрица сидела обычно двумя ступеньками ниже, чем Старшая около престола Кубилая. Ей подавали питье её служанки, а иногда, в виде особой милости, Великий хан сам передавал кубок в руки Ван-Хо, и уже тот подносил его Минкуль.

Подача кубка с питьём занимала огромное место в придворном этикете на пирах. Важно было точно знать, кто кому вправе подносить кубок, кто у кого может попросить его, очень важно было, чтобы кубок был подан ловко, так, чтобы ни одна капля питья не запятнала одежду высокопоставленных гостей, а тем более Кубилая и его императриц, равно важно было, чтобы передача кубка не сопровождалась никаким бряцанием металла о какой-нибудь вставший на пути предмет, ибо малейший шум, непредвиденный этикетом, оскорблял слух Великого хана и его жен.

И всякий раз, когда Ван-Хо передавал кубок Кубилаю или, по его велению, наливал его для Минкуль, он помнил, что при нарушении «этикета кубка» милости ждать не приходится и даже его близкие отношения с Кубилаем не могли бы его защитить.

В последнее время Марко, который всё чаще отлучался и успел побывать в разных странах по соседству с Империей Кубилая, в том числе и в Индии и на острове Цейлон, когда возвращался, двор хана всякий раз видел как бы «свежим глазом» и потому всё воспринимал живее и пристальнее. Ему было тридцать лет, он вошел в пору зрелости и многое, что ранее было для него сокрыто, уже читалось без труда.

 При наездах ко двору, на пирах, которые Кубилай теперь особенно полюбил и устраивал их чередою, господин Марко почему-то всё чаще думал, что «этикет кубка», и именно он, таит в себе опасность для Минкуль. И не ошибся.

Он только что вернулся из очередного путешествия и получил от хана в вознаграждение дивный перстень с кроваво-красным рубином и, конечно же, был приглашен на пир. Все чинно сидели на своих местах. Старшая Императрица подала знак рукой, чтобы девочка поднесла ей кубок.

 Та неловко запнулась о длинный шлейф атласного одеяния Минкуль, кубок выпал у девочки из рук и звонко покатился по мраморным плитам пола. Минкуль рывком подобрала свой шлейф и вскочила с места так порывисто, что золоченый невысокий стул, в своё время копийно сооруженный по образцу престола самого Кубилая, назло Первой Императрице, опрокинулся, отчего случились шум и смятение.

Не на шутку испугавшись, Минкуль выбежала из пиршественного зала.

Вторая Императрица испугалась не зря. «Этикет кубка» нарушила именно она, кому положено было строго блюсти все принятые при дворе правила, как и подобает императрице, но еще более оттого, что именно ей-то и не простят, как ненавистной сопернице, допущенное нарушение.

Вечером в её покои явился Ван-Хо, присланный самим Кубилаем. Напряженно стоя перед Минкуль, возлежавшей на низком ложе, покрытом шелковой накидкой, Ван-Хо, опустив глаза, повторял чужим и официальным голосом, слово в слово, всё, что велено ему было передать Второй Императрице.

 Кубилай требовал: поскольку личное оскорбление нарушением этикета было нанесено Первой, а стало быть, Главной Императрице — ведь именно предназначенный ей кубок до неё не дошел и к тому же покатился по полу, а причиной был шлейф слишком много позволявшей себе Минкуль — заметим, шлейф ей носить не полагалось, это была привилегия только Первой Императрицы — то непомерно гордая и даже чванливая принцесса из династии Сун, Первая Императрица, — тем более озлобленная сейчас после полного покорения Южного Китая, где еще оставались её родичи, — требовала, чтобы Минкуль совершила «обряд покаяния», к которому прибегали только, если виновным было лицо, стоящее неизмеримо ниже оскорбленного Величия.

Обряд состоял в том, что провинившийся должен был проползти на коленях от самой двери огромного зала до места, где сидел оскорбленный, и попеременно поцеловать обе его ноги, а если тот настроен будет простить, то попеременно облобызать и обе его руки, после чего, прикрыв лицо и голову подолом платья оскорбленного лица и постояв так на коленях столько времени, сколько пожелает само лицо, по знаку последнего может опять-таки на коленях уползти из зала.

Итак, всё это надлежало пережить Минкуль. В противном случае ей грозило обвинение в оскорблении Величества, что пока еще не подразумевало казни, но могло повлечь за собою суровое наказание, как то избиение палкой на главной площади дворцового парка.

 — Иванко, — совсем по-отрарски обратилась она к Ван-Хо, и тот от неожиданности даже вздрогнул, — друг мой и брат, ты, с которым мы делили хлеб и кров, и позор плена, что ты посоветуешь мне? — всхлипнула Минкуль.

 — Сестра моя, ровесница и возлюбленная, — ибо ты ведь не можешь не знать, что я люблю тебя пуще жизни чуть не с самого детства, — я дам тебе плохой совет, потому что для меня главнее всего сохранить твою жизнь. А если ты откажешься от покаяния, то, ты знаешь, что палочные удары могут быть разной силы и что ты сама вкладываешь оружие в руки твоих врагов. Более я ничего не смею сказать.

 — Так ты все эти годы любил меня, Иванко? — совсем невпопад и не ко времени, казалось бы, спросила Минкуль. — И никогда ни словом, ни взглядом не дал мне понять, что моё чувство к тебе пользуется взаимностью!

И тут оба умолкли, смущенные только что сделанным, так поздно и так несвоевременно, открытием, как будто в этот вечер речь шла не о жизни и смерти беззащитной Синей Бабочки, поруганного Голубого Озера Минкуль...

Но сейчас время было не годить, а действовать, и первым как бы очнулся от сладостной оторопи Вах-Хо.

 — Возлюбленная, я думаю, надо призвать немедля в твои покои моего друга Марко. Его советы всегда полезны. Притом, узнай же: он давно и беззаветно тоже любит тебя. Теперь пора ему открыться.

 — Но где ты найдешь его так поздно?

 — Найду!

И вскоре, в самом деле, Ван-Хо и Марко явились пред заплаканные очи Второй Императрицы, которая в этот час уже почти что перестала таковою быть...

Марко, узнав, что Минкуль известно о его чувстве к ней, даже обрадовался. Теперь будет проще советоваться им троим, связанным таинственным узлом, так хитро заплетенным и запечатленным в неумолимой Книге Судеб.

Он заметил вдруг, что Минкуль сняла с себя все драгоценности, кроме узенького нефритового колечка, которое Кубилай купил для неё у юного в ту пору Марко в первый его приезд, и теперь оно трогательно оттеняло её бледные, тонкие, как у девочки, пальцы с коротко остриженными ногтями — в отличие от Первой Императрицы, носившей по древней китайской традиции длинные и даже чуть изогнутые ногти, которые её недруги про себя называли когтями.

— Прошу тебя, подари мне на память это кольцо! — взмолился Марко, — Я так подолгу не вижу тебя, оно будет мне рассказывать о тебе.

И Минкуль подала нефритовое колечко и даже сама надела на мизинец Марко, надела с трудом, такое оно было маленькое, да и то доходило только до половины его пальца.

Ван-Хо повторил свои соображения по поводу опасности, грозящей Минкуль, и Марко сразу с ним согласился. В конце концов, как ни дорога честь, но жизнь — дороже. Этой премудрости его научили купеческие скитания и сопутствовавшие им неожиданности.

Итак — решено: назавтра Минкуль совершит «обряд покаяния».

В нарушение собственной безопасности. — Для предстоящего обряда Минкуль надела ярко-желтое тафтяное платье, поскольку желтый — «цвет императоров». А в волосы вколола множество янтарных гребней и булавок, поскольку янтарь — «солнечный камень», а она желала подчеркнуть, что предстоящий обряд расценивает не как унижение собственного величия, а лишь как способ защитить свою жизнь, которой дорожит. Особенно сейчас, когда впервые после стольких лет назвала Ван-Хо Иванкой...

По залу прошелестел шепоток. Все ожидали, что она явится в знак скорби в белом траурном одеянии.

У двери Минкуль легко опустилась на колени и проползла по мраморному полу через весь зал, казалось, никого не замечая, до самого престола Первой Императрицы. Она знала, что среди придворных стоит и господин Марко, а рядом с престолом, на котором восседал Кубилай, сидела приведенная Ахмедом девочка, по обыкновению у ног торжествующей властительницы.

И вдруг у самого своего лица Минкуль увидела крохотные, в детстве изуродованные ноги женщины в белых чулках и черных атласных узких башмачках, в пору десятилетнему ребенку. Она увидела эти ненавистные ноги, всегда вызывавшие у неё отвращение, как всякое уродство. Она наклонилась еще ниже, чтобы эти ноги поцеловать по обряду, но — что только на неё нашло — сжала кулачки и молниеносно ударила по черным башмакам и плюнула на каждый из них.

— Стража! — хрипло крикнул Кубилай. — Ван-Хо! Схватить смутьянку и увести. В подземный склеп, пока мы не примем решение о наказании.

Но в это время Первая Императрица, почувствовав себя дурно, когда Минкуль только еще склонилась к её ногам, и протянув руку за кубком с медовым вином, который девочка у её ног всегда держала наготове, — потому что Первую Императрицу постоянно мучила жажда, — только успев отхлебнуть пару глотков, упала без чувств. Это случалось с ней и раньше, но сейчас как-то странно совпало с приближением к ней Минкуль. И пока развенчанную Синюю Бабочку волокли к выходу из зала, лютую её врагиню, бесчувственную, уносили в её покои, а в зале уже громко звучали предположения и обвинения:

— Вторая отравила-таки Первую!

— Не иначе, успела плеснуть макового зелья в медовое вино!

— А девочка, однако, — разява. Кубок словно нарочно держала наготове!

— Что ж, всякий сам для себя старается. Глядишь, маленькая выскочка займет около хана престол Первой.

— А и Второй — тоже не худо. Эх, не дожил Ахмед до такого торжества его подопечной.

Всё это прекрасно слышали и Марко, и Ван-Хо, которого Кубилай, ухватив за руку, пригнул к себе, прошептав:

 — Проводи меня до моих покоев. Только я буду на тебя опираться изо всех сил. Нельзя, чтобы заметили мою немощь. Держи меня покрепче.

И Ван-Хо, подставив локоть одной руки под руку Кубилая, другой придерживал его за спину, под видом того, что поправляет тяжелую, постоянно сползавшую мантию.

[ Назад ] [ Дальше ]