Литературная студия «Свеча» (г. Юрга)

Анна Зырянова, 12 лет

* * *

Привет, ураган!

Полетели над городом спящим,

Давай, ураган,

Будем песни петь птицам летящим!

Давай, ураган,

Всех упрячем, укроем от смерти,

Прощай, ураган,

Пусть не будет печальных конвертов.

Лети, ураган,

На земле никого не губя!

Люби, ураган!

И любовь успокоит тебя.

* * *

Дай не захлебнуться –

До краев бокал.

Дай назад вернуться

На пустой вокзал.

Через сотни улиц

Зов мой улови,

Чтоб назад вернулись

Поезда любви.

 

* * *

Здесь все живет,

Здесь все поет,

С травинки каплет сладкий мед

И яблонь белый снеговей,

Как свет души родной твоей.

Росою катятся с листа

Любовь, и слезы, и мечта.

 

* * *

Я притворяюсь человеком

Но я лишь шелест ветерка,

Я покачнувшаяся ветка

И боль, что каждому близка.

А ты меня не замечаешь,

Ведь для тебя все дни похожи,

И ветку медленно качаешь,

Не замечая тихой дрожи.

 

* * *

Я чистый лист,

Я Божий день,

Я ветра свист

И солнца тень.

Я — первый лист

И листопад,

Я — первый крик

И первый взгляд,

И певчей птицей на сосне

О счастье жизнь поет во мне.

 

* * *

Почему я плачу,

Почему смеюсь,

И зову удачу,

И беды боюсь?

И откуда ветер

Прилетел и стих,

И откуда этот

Появился стих?

 

* * *

Я вижу кровь, и слезы душат.

Одни свои продали души,

Надев одежды палачей.

А кто не обагрил мечей,

Для тех давным-давно готов

Удел лжецов и дураков.

Живем, страдая и греша.

И плачет бедная душа

Над всем, что завтра с нами будет,

Шепча в слезах: «Ах, люди, люди…»

 

* * *

Весна сиреневым крестом

Средь листьев вышила цветы,

И к этой вышивке простой

Мои направлены мечты.

Сирень, что пышно расцвела,

И крест на небе золотом,

Что завершает купола,

Сливаются одним крестом.

Венчает храм сирени крест,

Горят сиреневые свечи,

И слышен тихий благовест

И запах ладана под вечер.

 

* * *

Из обрывков обидных фраз,

Из остатков ненужных слов,

Я, наверное, в сотый раз,

Собираю слово «любовь»

 

* * *

Жизнь котенка нелегка.

Жизнь котенка — два штриха.

Он — простое воплощенье

Моего воображенья.

 

* * *

Я иду наудачу.

Наугад, как в бреду.

Путь звездой обозначен:

Я за счастьем иду.

 

Марина Харина, 16 лет,

детский дом-школа № 11

 

 * * *

Глаза зажмурю — страшно

Вперед смотреть.

Уходят в день вчерашний

И жизнь, и смерть.

А я не плачу, не кричу.

Всем довольна.

И только думать не хочу.

Больно.

 

* * *

Судьбою брошенный ребенок,

Привычный и к добру, и к злу,

Любви не знающий с пеленок,

Сидит за мусоркой в углу.

Ему, наверное, обидно

Так жить.

А может, он привык?

Его пинают — слез не видно.

Ребенок он или старик?

 

* * *

Посреди лугов зеленых,

Средь заброшенных полей,

Пожалей всех птиц влюбленных,

Всех влюбленных пожалей.

Ты о чем молчишь, синица?

Спой мне, сделай милость.

Не хотела я влюбиться,

А уже случилось…

 

* * *

Мое сердце сковалось и сжалось

Под тяжестью зимних ночей.

Я одна среди жизни осталась,

Как бездомный котенок ничей.

За окошком зима и метели,

Грусть плетется за мною, как тень.

А девчонки из класса балдеют

В моей мамы поминочный день.

 

* * *

Снова мыслей неясный поток.

Я сама себя не понимаю.

И с кистями цветастый платок,

Как старушка, к груди прижимаю.

И, под грузом непрожитых лет,

Я у зеркала встану устало,

Чтоб увидеть старушки портрет –

Той, которою страну под старость.

 

* * *

Все чужое, чужое вокруг.

Давят стены, и туфли, и платья.

И как недруг становится друг,

Все не к месту, не к делу, некстати.

Я стою у открытых дверей,

И истерзана болью душа.

Как мне выйти отсюда скорей,

Чтоб самой все на свете решать…

 

В Петербурге

Львов из камня и из стали

Сорок штук мы насчитали.

Мы еще считать хотели,

Только кончилась неделя.

Посчитай за нас, Нева,

Недосчитанного льва!

 

* * *

Катится яблоко, прыгает вскачь,

Прямо на станцию, в милый Пихтач.

Яблоко красное в речке плывет,

Кто-то по имени маму зовет.

Только платок упадает с руки.

Голос далекий звучит из реки

О том, что песок навалился на грудь,

И маму, как в сказке, уже не вернуть…

 

  Игорь Жернаков, 16 лет

 

 

Я в Кузбассе живу. Край сибирский люблю,

Ранней осени яркие краски.

За спиною — рюкзак, и как кум королю

Я вступаю в зеленую сказку,

Где колба по весне, а орех — к сентябрю,

Если ж будет мне некуда деться,

Лес прокормит меня и подарит зарю,

И дрова для костра, чтоб согреться.

Лес! Прими от меня самый низкий поклон

За твои родники, первоцветы,

За дрожанье осин и сиреневый склон

На закате короткого лета.

 

* * *

Я красивый и свободный,

Хоть и возраст переходный,

Хоть смеются надо мной,

Что какой-то я чудной.

Настроение накатит,

Улыбаюсь всем некстати.

Оборвав внезапно смех,

Зарычать могу на всех.

…То ли явь, а то ли сон,

То ли я в тебя влюблен?

 

* * *

Женщина с зелеными глазами

Снится мне, и я кричу: «Прости!»,

И хочу еще добавить: «Мама!»,

Но не в силах звук произнести.

Я бегу — она руками машет:

«Погоди, сыночек, не беги»,

И, скрываясь средь высокий башен,

Издалека шепчет: «Помоги!»

 

* * *

А я так счастлив был во сне.

Проснулся, и реву.

Так больно мне, так горько мне

Без счастья наяву.

 

* * *

Я родился в Мысках,

Помню, дом есть там мой,

И стучало в висках:

«Я поеду домой!»

 

Вновь и вновь я сбегал,

Никому не сказав,

И упорно Юрга

Возвращала назад.

 

От побегов устал

И уже не пойму,

Что упорно искал

В опустевшем дому.

 

* * *

Старик, моливший золотую рыбку,

Свершил, пожалуй, главную ошибку:

Ему бы жадной бабке не служить,

Корыта и дворянство не просить,

А одному у синя моря жить,

Зверей кормить, траву в лугах косить,

Смотреть на лес и выше — в облака.

…И мне порой так жалко старика.

 

* * *

Вновь уходят мои поезда,

И стою я один у вокзала.

Над березой большая звезда

Подрожала чуть-чуть и упала.

На душе моей тишь-благодать,

Голова от волнения кружится.

Я желанье успел загадать,

Вот еще бы поверить, что сбудется.

 

Екатерина Франк, 16 лет

 

* * *

Засмеюсь, и оборвется смех:

Я увижу нищего, бродягу,

Как он отличается от всех,

Словно заключенный из Сиблага.

Подойду, ни слова не сказав,

Он поймет — ведь мы родные души.

Вся судьба написана в глазах.

Я стою.

Молчу.

И слезы душат.

 

* * *

Сев на лестнице, бомж-старушка,

Улыбаясь, глядит на мир.

А для мира она игрушка,

И мишенью попала в тир.

Кто толкнет,

Кто плеваться будет,

Кто копеечку даст старушке,

А она улыбнется людям,

И бедой растревожит душу.

 

* * *

Там, вдали, у волшебного озера,

Где туманы лежат на горах,

Поднимается свет бледно-розовый –

Это Бог держит солнце в руках.

Дышит Он — шевелятся деревья,

Тянут кроны свои к небесам,

Птиц разносятся звонкие трели,

И на травах сияет роса.

 

* * *

Безумные волны простора

Шумят, разбиваясь о камни.

Красавец наш, озеро-море,

К тебе мы попали случайно.

Мы даже мечтать не мечтали

О зелени этих лесов,

Как будто вдруг в сказку попали –

Средь птичьих живем голосов.

Мы все растворились в природе.

Друзья наши — певчие птицы.

И кажется — мы на свободе.

И кажется, — все это снится.

 

* * *

В закате красном, не имеющем границ,

Где зародилось новых звезд мерцанье,

Мы затерялись, словно стая птиц,

И для себя не ищем оправданье.

Мы облетели множество земель,

И все они нам в память залегали,

Но не нашли просторнее полей

И лучше гор Байкала не видали.

 

Кирилл Епифанцев, 16 лет

 

ДОРОГОЙ ЗВОН

  В воскресное утро небо было безоблачным, и яркий свет играющего солнца начинал золотить железные крыши торговых лавок. Рынок оживал с каждой минутой. Каждое мгновение можно было отследить и описать, ибо в этом месте что ни мгновение, то промежуток в жизни, целая история или яркий сюжет…

Молодой парень лет двадцати пяти вышел из-за угла панельного дома, стоящего напротив рынка, через дорогу, на которой машины гулко рычали и сжигали безогненным дымом свежий воздух уходящего утра. Лицо его было загорелым, и не то шрамы, не то ранние морщины покрывали раскрасневшиеся от жгучего мороза щеки. На санках он вез небольшую коробку, похожую на чемодан.

Оглядевшись по сторонам, он подкатил зеленые санки к железному забору, ограждавшему проезжую часть от рыночной, где, несмотря на ранние часы, уже толпился народ. Кто-то разговаривал с продавцом, кто-то безоглядно шел в бездну толпы и прилавков, в самый центр живущей активной жизнью. Что творилось там, в этом водовороте, в этой толкучке, он не знал, а может быть, не помнил, потому что редко оказывался на том берегу (дорога представлялась ему рекой, где постоянно, как соломинки и бревна, проносятся автомобили, оставляя за собой клубы дыма, как рябь на водной глади).

Он, как артист филармонии, перед каждым концертом долго думал, устремляя свой взгляд на дорогу, по которой снова и снова гепардами бежали к перекрестку автомобили и мотоциклы. Его фигура вдруг резко развернулась. Он подошел к торгующим старикам, поставил около самого крайнего санки, открыл футляр, и, достав переливающийся всеми цветами радуги в лучах чуть красноватого солнца баян, закрыл футляр и сел на него. Продавцы на несколько минут замолчали. Прервались разговоры и болтовня… Они, как зрители, ждали первых нот, которые непредсказуемо, сейчас, через доли секунд, зазвучат…

Так и случилось. Исполнитель, незаметно выдохнув порцию душного воздуха, пальцами, как точно работавшими механизмами, вдруг начал быстро перебирать маленькие белые кнопки и большие солидные клавиши. Прекрасны были эти звуки! Они разносились по замерзающим душам продавцов, согревали их. Злобная личина растаяла на лицах, и все слушавшие, склонив головы, покрытые платками и старыми кроличьими ушанками, вытирали вязаными шерстяными перчатками и варежками слезы, скатившиеся по морщинистой коже прямо к продрогшим губам.

Играющий артист качался из стороны в сторону, давая волю просторным мехам. Люди с противоположного берега стремительно переходили дорогу, покидая толпы красиво одетых продавцов и покупателей. Многие спешили на сторону, чтобы захватить хотя бы несколько нот, зачерпнуть чашей своей души несколько капель этого звучания, этой утренней росы.

Рядом с его ногами, на которых были одеты унты, стояла черная коробка, окаймленная синей изолентой, ее он вместе с инструментом перевозил в футляре и, вытаскивая, долго искал глазами место, где бы она незыблемо смогла простоять до окончания концерта.

На дне ее начали появляться монеты серебряного цвета, блестящего на солнце. Несколько из них были с медными, похожими на золото, ободками, они, как ореол, восходили над серебрящимся металлом. Все чаще раздавался звон, но этот звон ничто по сравнению с мелодиями, тревожащими души людей… но как дорого звенели эти копейки!

Мелодия иногда прерывалась, как будто он листал свои ноты и выбирал что-то новое. В его душе эти ноты, каленые, железные и несгибаемые, были прибиты длинными гвоздями в плоть. И сейчас, отколачивая ноты за нотой, молчал и упорно думал, а в душе звенели отбойные молотки и горло разрывалось от крика.

Вновь заиграла музыка, вновь улыбки начали появляться на хмурых и озабоченных лицах.

От баяна, как от живого человека, шел пар… Он поднимался ввысь, недолго задерживался в сутолоке людских глаз: гармонь в его руках, казалось, улыбается, и улыбка ее бесподобна и бессмертна. Всякий раз, когда звучал этот оркестр, он, словно дирижер, на несколько мгновений закрывал глаза, чтобы там, в кузнице, где куют ноты, ласково, нежно и протяжно пропеть кузнецам.

 

* * *

Дорога, дорога!… река,

за которой другие обычаи и нравы.

Дорога, судьбина и ночь!

Не откажитесь помочь –

Ведь слезы роняю, моля,

Ну вот: на коленях и я…

  Дорогу перешел мужчина средних лет. Походка его была неестественной, ноги отслеживали каждый будущий шаг, будто один шаг мог мгновенно решить его участь. Он, заслышав музыку, чего-то испугался, но подходил все ближе и ближе… Его фигура склонилась над коробом, дно которого было почти заполнено блестящими монетами. Глаза баяниста были закрыты, он не хотел слышать звон этих денег, он слушал только свою музыку, ведь эти звучания так противоположны! Качающаяся фигура подающего, скривившая спину, недолго смотрела в закрытые глаза; он, будто по причине своей усталости, сгорбился, чтобы кинуть монеты, но его оцарапанные и грязные руки начали сгребать их. Ухватив несколько монет с золотыми ободками, он быстро начал отходить в сторону.

Купцы ошалевшими глазами глядели на преступника, уходившего к дороге…, все чего-то ждали от музыканта, но закрытые глаза его лишь изредка открывались, чтобы вновь устремиться в безоблачное утреннее небо.

17.04.2002 г.

  Елена Девянина, 20 лет

 

              БРАТУ

Пойми, братишка, мир жесток

И нет нигде свободных мест.

И всяк сверчок — на свой шесток,

И всяк петух — на свой насест.

Потом, ни завтра, ни теперь,

Не сдвинешь головой стены,

В стране скитаний и потерь,

Где мы друг другу так нужны.

И прежде, чем взлететь в зенит,

Запомни это хорошо!

Нигде не будешь ты забыт

Моей единственной душой.

2000 г., февраль

 

                 * * *

И в небе, где проблески редки

Земля, словно елочный шар,

Дрожит на подрубленной ветке

Кому же он вдруг помешал?

 

Зачем мы над бездной повисли?

Зачем поперек естества

Изводим высокие мысли

И дышащие существа?

 

Куда же ты тратишь силы,

Склонясь над тетрадным листом…

И хочешь жить для России?

Зачем, узнаешь потом!

 

Она тебе зла не попомнит,

Прощенья попросишь — простит

Настанет твой час — похоронит,

Придет пора — воскресит!

 

   Евгения Фомина, 21 год

 

      Так уже не будет

Все будет так,

Все будет,

Только так уже не будет.

Не будет девочки,

Той, в белом платье,

Которая сидела,

Свесив ноги

С черемуховой ветки,

И смеялась.

Не будет сада,

Дома небольшого,

В котором я жила,

Не понимая,

Что этого всего –

Потом не будет.

Не будет ссадин, зарослей

И детства,

Дымящейся картошки,

Догонялок,

Не будет посиделок,

Игр, чуланов,

Историй страшных на ночь,

Даже бани.

Не будет кошек,

Летней кухни,

Печки,

И шалашей,

И чердаков, и крыши,

Репейников, костра,

Росы и дыма,

Не будет запахов малины

Или меда,

Черемухи,

Качелей и сирени.

Пластинок даже нет –

Уже не наше,

Другое детство

Вместо наших игр

ТВ и «Пепси»

Нынче выбирает.

 

      Кое-что о молодежи

Нас меньше не стало.

Нас больше и больше

За нами — будущее.

Ширятся площади.

Орем на них.

Устраиваем митинги

Перекрикивая

Известных политиков.

— К черту сопливых!

— К черту нытиков!

Нас меньше не стало.

Нас больше и больше.

За нами — будущее.

 

  Как из меня делали настоящего человека

Крылья опалены -

Стремительно падаю.

Ракетой.

Определенно,

Что я с другой планеты.

Руками махала –

И их в кровь.

Как будто просто ранена.

Летела почти неделю.

Устала.

Упала.

Кто узнает инопланетянина?

Узнали.

«Чужой?».

Насупили брови.

Разливалось море оков.

Температуру измеряли:

«Тридцать шесть и два? Неплохо!»

Даже опыты ставили:

Душу рвали

Почти что в клочья.

Щеки чем-то соленым плавили.

А меня зашивали

Стихотворными строчками.

В глаза заглядывали

Лазерной точкой.

Резали.

На пол клочьями падала

Желтая радужная оболочка.

Пить заставляли.

Курить.

Стихи писать.

Смотрели — что получится.

Заставляли спать на кровати

И по утрам собирать мысли

В кучу.

Научили.

По-ихнему теперь

То буду доживать свой век.

Они рады:

«Мы воспитали

НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА!».

 

  Всемирный потоп

Слияние двух лун,

Ночами обрученных,

Как будто нас с тобою,

обреченных,

Соединял хохочущий колдун.

Остынет кровь,

Омытая слезами, -

Как будто бы холодная любовь

Под бледно-синими

воскресла небесами.

Не ждали небеса

В сердцах оцепененья,

И сверху падала

хрустальная роса

Все сорок дней.

Для новых поколений.

 

        Андрей Смирнов, 22 год

                      

                        * * *

Придорожная пыль на крыльях зимы,

Солнечный знак остался на дне,

Через два шага — край земли,

А за ним — указание о весне.

В зеркале — глаза незнакомого мне человека,

На часах — полвторого. Где-то течет вода.

Снаружи обычно — фонарь и аптека.

Внутри, по привычке, все как всегда.

 

* * *

Эх, я!

Какой Я?

Да такой Я…

Никакой Я!

Почему Я?

И зачем Я?

Может, Я — не Я?

Я сейчас, как тогда — Я?

Там ли Я, где всегда Я?

Никогда Я…

Да всегда Я…

Я нигде, и везде Я,

На сосне и в земле Я,

И в тебе — Я!

Или в себе Я?

Я, все Я,

Эх, Я…

 

Наталья Поляченкова, 23 года

 

* * *

Милый мой, любимый мой,

Я, наверно, сумасшедшая.

Разум просит настоящего,

Сердце требует прошедшего.

 

Многоточие нескладно.

Возвращаться бесполезно.

Разверзается меж нами

Недосказанного бездна.

 

Милый мой, любимый мой,

Я, наверно, сумасшедшая…

 

* * *

Я падаю на дно бездонных глаз.

Твоих — и не твоих уже — бездонных,

Я стану неродною и бездомной,

Я буду неоконченной Мадонной

Мадонной в первый и последний раз.

Она — никто без быстрой, точной кисти

Художника, рисующего листья,

На старом, желтой осени, мольберте,

Где взмах до жизни или два до смерти.

Но что-то вдруг меняется напрасно,

И черное рисуется на красном.

И ты смеешься как-то невпопад.

Не рад. Отводишь отчужденный взгляд.

…И снова краски смешаны в стакане.

Жаль, невозможное возможнейшим не станет.

 

* * *

Бежало лето по пригорку

С клубникой в синеньком ведерке.

Цветным, причудливым букетом

Искрилось, распускалось лето.

Казалось, нет ему предела –

Оно летело и летело…

 

* * *

Развернута до стона,

Раскручена, развенчана,

Идет судьба по Дону

Славянкой, тихой женщиной.

Уже не разбирая

Пути средь вечной доли,

О ком она страдает,

Сомкнув уста до боли…

 

* * *

Не пытайся проникнуть туда,

Где душа моя — птица,

Не пытайся проникнуть туда,

Где все чувства остры.

Там чужие мелькают костры,

Незнакомые лица.

Не пытайся узнать, где звенят

Проливные дожди.

Не пытайся, забудь.

Кто же выдумал пылкое чудо?

На остывшие угли не дуй,

Там не вспыхнет огонь.

Только как без тебя

В этом суетном мире я буду?

Все, что хочешь, возьми,

Только птицы не тронь.

 

* * *

Серый день в окно стучится в сентябре.

О тебе хочу молиться, о тебе.

И из тысяч звезд, созвездий — я одна.

Меня сразу не заметишь из окна.

Помнишь, пела я о счастье, о любви,

Не предвидела несчастья впереди.

Грань рассудка и безумства я сотру.

Но пророчество с юродством — не к добру.

Мне так хочется коснуться светлых глаз,

Промелькну звездой небесной среди вас.

И из самой синей бездны закричу:

— Загадай скорей желанье — я лечу!

 

* * *

Где предел, где конец этой боли?

Вновь душа изнывает в тисках,

Слишком часто по доброй воле

Я с любовию путала страх

Одиночества. Мерзкая штука

Предаваться душою тоске.

Мука в сердце, извечная мука,

И псалмы на чужом языке.

 

* * *

Зачем, скажи, который год

У Господа себя ворую,

И в дел мирских круговорот

Бросаюсь вновь, и злу дарую.

Зачем не вечность на Земле

Я у Творца слыву пропажей?

Душа, измазанная сажей,

На жизни тонком острие.

 

           * * *

Устать, не стать, не быть, не слыть.

Уйти, просить, не беспокоить,

Не знать цены. И все же стоить

Того, чтоб день еще прожить.

 

* * *

Приди ко мне.

Я чай поставлю,

Я заведусь на бигуди,

Свой ужин для тебя оставлю,

И успокою на груди.

Вот ты пришел.

Чай — слишком слабый,

И не просохли бигуди.

На ужин я доела краба,

А ты иди, иди, иди…

 

* * *

Иду к любви — иду на плаху.

Поверженной, паду я вверх,

Одним перечеркнула махом

Все недодуманное «сверх».

 

Меня не остановит ясность

Надломленных тобой основ,

Из магнетизма б высечь страстность

Неизреченных кем-то слов.

 

Развею все дурные мысли,

Часы идти заставлю вспять.

Отдать бы, вопреки всем смыслам

Все то, что не смогли отнять.

Иду на плаху и на дыбу,

Распята над костром любви.

Сейчас бы оборваться, либо

Чуть оторваться от земли…

 

Наталья Швец, 25 лет

 

* * *

Мне нечем будет оправдаться –

Чужая пыль в суме дорожной.

Я так сейчас люблю смеяться.

Пошли мне слезы, если можно.

Как счастлив человек идущий!

Возьми меня с собой в дорогу.

Я прошагаю хоть немного –

Весь век, который мне отпущен.

 

* * *

Склоняется каждый куст.

Мы часто бродили здесь.

Я снова сюда вернусь,

Но будет другим мой лес.

Там ленточкою трава

И звезды в ногах блестят,

И сосны, как Спас Покрова,

Молитвами шелестят.

И тот, за которым вдруг

Я брошусь и брошу все,

Под взглядом озер-подруг

С собою мой лес унесет.

 

* * *

Сидит в своем домике маленьком

Из желтой травы и мха,

Обутая в серые валенки,

Душа моего стиха.

Сидит и болтает ножками,

Диктует мне свой мотив.

И знаю, что с этой крошкою

Никак мне нельзя шутить.

 

* * *

Побудь немного откровенной,

Побудь со мной.

Ты между мной и всей вселенной

Стоишь стеной.

 

Тамара Рубцова

(руководитель студии)

 

Небес мелодия слышна

Моя родная Азия,

Красавица Сибирь,

Грязища непролазная,

Тайги и неба ширь.

Ты кандалами меряна,

Усеяна костьми,

Оплакана, осмеяна

Пришедшими людьми.

В тебе смешенье наций

Такое — боже мой! –

Что трудно докопаться

До самой коренной.

Лежат поля заплатами,

И далеко видна

Любимая и клятая

Родная сторона.

 

И были эти годы,

Где рядом — свет и мрак,

И лучшим из народа

Клеймо лепили — «враг».

Таежные овраги.

Крапива да пырей,

Холодные бараки

Сибирских лагерей.

Туда, сквозь вьюги снежные,

Доносы и свинец,

Я с запоздалой нежностью

Шепчу: «Прости, отец!»

Туда, где мог он Берию

Лишь матом черным клясть,

Не расставаясь с верою,

Что разберется власть.

Оттуда с почтой тайною

И адресом столичным

Летели письма Сталину,

Надписанные «лично».

Дошли ли те реляции?

Отец успел дожить

До реабилитации

И стал в Сибири жить.

 

Нет, я не оживляю

Печальное житье.

А просто осмысляю

Рождение свое.

Я родилась в тревожном

Метельном январе

В одном из тех таежных

Последних лагерей,

Когда отцу отдали

Военный вновь билет,

А лагерь раскидали

И заровняли след.

 

И в это время сложное

Мне довелось крепчать,

Правдивое и ложное

Лишь сердцем различать.

Отец, за то, что сталось,

Обиды не копил.

За Родину, за Сталина

До самой смерти пил.

 

Дорог немало меряно

И выстрадано мной,

И много раз проверена

Любовь к стране родной.

Но… снится даль таежная,

Заснеженный барак,

Лицо отца тревожное

И проволоки мрак…

1989 год

 

* * *

Дед по матери был сибиряк,

По отцу — из казачьего рода,

А жена его — бабка моя,

Говорят, из-под Кракова родом.

Я меняюсь во все времена –

Предков кровь перепуталась сложно.

В детстве мама сказала: «Она

Вся на дядю Трофима похожа».

А когда я ночей не спала

Над кроваткою дочки упрямой,

«Баба Таня такою была» –

Говорила счастливая мама.

Засмеются и дочка, и сын,

И замечу в любимых чертах –

Глаз российских веселая синь,

И украинских глаз чернота.

Всем спасибо за жизни кружение,

Кто судьбу освещает мою,

За высокой любви восхождение

И рассветы в родимом краю.

1979 год

 

* * *

На всю Вселенную: «Прости!»

Летит сквозь суету и шум.

От слов таинственно-простых

Ликует просветленный ум.

 

И никаких пределов нет.

Душе свободно и легко.

Она летит туда, где свет,

И пьет Вселенной молоко.

 

* * *

Среди жаргона молодежного

И крика пьяного, балдежного,

Среди кривлянья человечьего

Хочу коснуться сердцем вечного.

В лесной избушке печь топить,

Из родника воды испить,

Рубить дрова, скрипеть калиткой

И ночью засыпать с молитвой.

И верить: кончится содом,

И Русь, как в деревянный дом,

Предстанет в храм пред образами,

И душу выбелит слезами,

Чтоб, замерев в безмолвном крике,

Увидеть: кровь течет по Лику,

Как знак таинственный с небес

О том, что ты душой воскрес.

Смирить и кровь свою, и плоть,

И жить, как нам велел Господь.

 

* * *

И на скользком от крови пороге

Я замру, и в руках моих — нож.

За меня онемеет в тревоге,

Кто в чертоги небесные вхож.

Мир замрет, и нелепостью явь

Станет вдруг, и услышу я Голос:

«В сердце друга ножа не направь.

Среди поля — плевелы и колос…»

И в раздумьи тяжелом проснусь.

Милый друг, как понять, как проверить?

Плачет, молится матушка-Русь,

Не умея ни плакать, ни верить.

 

Русь

Я люблю тебя не пьяной,

Не распятой на кресте,

Не матрешкою румяной,

Не цветами на холсте.

 

Высока, простоволоса,

Ты проходишь сквозь туман,

Руки голы, ноги босы,

Тесен легкий сарафан.

 

По полям идешь незряче,

Облака плывут в глазницах,

От невидимого плача

Вянут светлые ресницы.

 

Что ж ты встала у откоса,

Птицей белою паря,

Иль не веришь в зрячий посох

Своего поводыря?

 

* * *

Я обрела себя в страданьях,

Частями сердце собрала,

И это стало оправданьем

Того, что я не так жила.

Теперь у речки я река,

Средь ждущих стыну в ожиданьи,

Плывут сквозь сердце облака,

Когда в молитвах плачу тайных.

 

* * *

Как «да» и «нет»,

Как айсберг и Везувий,

Как тьма и свет,

Как разум и безумье:

Два голоса,

Два мирозданья,

Два полюса

Непониманья,

Две жизни разных,

Два преткновенья,

Взрывоопасных

Два откровенья

Сошлись. И ссоры

Меж ними нету,

Нашли опору

В высоком свете.

Крест осеняет

В знак примиренья

Соединяет

два измеренья.

 

* * *

И вот — вода живая

Обрушилась с небес.

Шел дождь, грехи смывая,

Благословляя лес.

 

И, сняв с души оковы,

На мир светло смотрю.

«Вначале было Слово»,

Деревьям говорю.

 

* * *

Любовь баюкаю свою,

Как малое дитя,

То песню для нее пою,

То плачу, не шутя.

 

В молитве голову склоня,

Я суд людской терплю.

Прошу: «Господь, прости меня,

Что все еще люблю…»

 

* * *

Откровенье как песня вен –

Это радостное безумие,

Это оклик почти из стен

Позабытого благоразумия,

Это голос немого отчаяния,

Это долгий крик в пустоту,

Это замерший голос чаек,

Перехваченный на лету.

 

* * *

Птицей белою в небо вольное

Мне б рвануться и полететь,

Держит рабство меня добровольное,

Белых стен незакрытая клеть.

 

* * *

Ремни истоптанных сандалий,

И пыль дорог, и лунный свет,

И сердце вдруг тоска ужалит,

И закричу в пространство: «Нет!»

 

В такой момент закрой глаза –

Стрелою памяти невольно

Летишь сквозь прошлое назад,

Туда, где так темно и больно.

 

* * *

Чувства, песнею не ставшие,

Оборвутся на пределе,

И уйдет душа уставшая

Тосковать о бренном теле.

 

И, войдя в миры иные

То ли вздохом, то ли светом,

Будет видеть сны земные,

Звать людей и ждать ответа.

 

* * *

Не звенят колокола

На церквах порушенных,

Не кричат перепела

На лугах посушенных.

И не плачет коростель

Под сухими елями,

Заросла травой постель

Без вины расстрелянных.

На колени упаду,

И глаза иконные

Мне поплакаться дадут

В дали заоконные.

 

* * *

С любовью смотрит Бог на мирозданье.

Так тесен сотворенный мир земной,

Где ложен стыд, и истинно страданье,

И ясен смысл,

когда Христос со мной.

 

* * *

Мне бы плакать-кричать,

Мне бы выть-горевать,

Кулаками стучать,

Но тому не бывать.

 

Только гляну в глаза,

Ничего не сказав,

Чтоб понять и простить,

И что есть — тому быть…

 

* * *

И ничего решать не надо.

Все решено, все решено.

И смотрит прошлое из сада

На нас с тобой через окно.

 

* * *

И шелест трав, и пенье птичье,

И пьяный голос у окна,

Сквозь низость нашу и величье

Небес мелодия слышна.

 

* * *

Я исчезаю, исчезаю

И светлой тенью становлюсь.

Я по щеке теку слезами,

Дождями по дорогам льюсь.

А тем, кто слышит, тем, кто видит,

Я открываюсь в тишине,

И тонут старые обиды

В моей бездонной глубине.

 

* * *

Я уйду к исходу сентября.

Желтый лист, кружась, на землю ляжет.

Друг придет и что-то тихо скажет,

Запоздалой нежностью даря.

 

Зазвенит разбуженная тишь,

И запахнут медом медуницы,

И на оклик: «Что же ты молчишь?»

Запоют невидимые птицы.

 

* * *

Хорошо бежать

В чистом полюшке.

Эх, гуляй, душа,

Да по волюшке.

Чтоб не ворожить

При свече во мгле,

А свободно жить

На родной земле,

Чтобы в рост пошли

Травы шелковы,

А с Руси ушли

Стаи волковы.

 

* * *

Над Елабугой старинной

Шелест крыл.

Божью странницу Марину

Снег укрыл.

 

Не смогла наполовину,

Не смогла,

Боль России пуповиной

Обвила.

Льется бой часов старинных

Вдоль Москвы.

В Царстве Божием, Марина,

Как там вы?

 

* * *

Бестолково слова повторять,

Суетой обольщаясь поспешною,

Пить не то, говорить невпопад,

Окунаться в сумятицу грешную.

И куда мне с такими вопросами

Сердцем пламенным в небо лететь –

Неприкаянной и непричесанной,

Направляясь к последней черте.

Разобраться сама не умею,

Если к людям пойти — засмеют,

Спросят даже, в своем ли уме я,

И советов пустых надают.

Под ногами — гвоздей острия,

К ним уже привыкать начинаю,

И, качаясь в волнах бытия,

Я свой образ сама сочиняю.

[ Назад ] [ Дальше ]