Владимир Куропатов

Рассказы

 

Страница 3 из 3

[ 1 ] [ 2 ] [ 3 ]

Две Анны

В магазине большого села Богдановки произошел конфузный случай. Старуха Анна Самарина, или по-уличному просто баба Нюся, купила буханку хлеба, кило пшена и месячную норму – одну пачку – грузинского чая по талонам. Складывая покупки  в сумку, перемолвилась словом-другим с товарками и пошла домой. Однако с полпути вернулась встревоженная и от порога с осуждением продавщице, которую тоже звали Анной:

- Дак, тезка, я подала тебе чайные талоны, чтоб ты один отрезала и остальные возвернула. А ты чего-то все забрала.

- Отдала я их тебе, - отозвалась продавщица, взвешивая сахар. – Поищи хорошенько.

- Дак, чего нет, хоть ты заищись, - едко улыбнулась баба Нюся.

- Не знаю, не знаю, - сказала Анна безразлично.

Это безразличие оскорбило старуху.

- Вы гляньте на нее: не возвернула и ничего не знает она. Вот и оставайся до конца года, с чем знаешь.

- Да не нужны мне твои талоны! – возвысила голос продавщица.

Баба Нюся тоже возвысила голос:

- Вот и возверни, коли не нужны. Как я без них в экую-то пору лихую? Талоны документ государственный. В войну вон я работала в лесхозе разнорабочей, дак хлебные карточки…

- Хос-поди! – продавщица всплеснула руками, ударила себя по крутым бедрам, неприязненно уставилась на старуху, дескать, ну как тебе, бестолковой, доказать, что не нужны мне твои талоны? А глаза старухи насмешливо поощряли: ну, доказывай, доказывай, тезка, - послушаю.

Анна обозлилась, подбоченилась и выпалила спесиво в блеклые старушечьи глаза, как главный свой козырь выбросила:

- Да я этого чая и без всяких талонов возьму, сколько захочу. И никого вас не спрошу!

- Вот уж правда, тезка. Спасибо, раскрылась перед людьми и все доказала, - сурово и сухо проговорила баба Нюся.

А в это время чья-то рука протянула ей подобранные на полу, уже затоптанные чайные талоны. Приняла их старая, и так же нехорошо, так конфузливо сделалось на душе…

* * *

В начале следующего месяца баба Нюся Самарина, придя в магазин, попросила буханку хлеба, печатку хозяйственного мыла и подала те затоптанные чайные талоны.

- Один, тезка, отрежь, остальные возверни, - и засмеялась коротко, как бы винясь за давешний свой конфуз.

Продавщица Анна, не взглянула даже на талоны, насупленно – не простила обиду – спросила:

- Сколько?

- Чего? – не поняла баба Нюся.

- Чаю тебе - сколько?

- Дак норму, сколько ж, - подвинула талоны поближе к продавщице.

- Уже без нормы. Бери сколько знаешь.

- Свободно, что ль? – удивилась и обрадовалась старуха и заторопилась забрать талоны. – Тада давай две пачки. – Подумала: две – это ж талонная норма до конца года, а на октябрьские праздники обещался приехать сын Геннадий, надо будет одарить и его чайком, может, в городе-то талоны не отменили еще. Да и Верунье с Валентиной, дочерям, тоже передать надо. – Али давай уж, тезка, четыре.

Продавщица поставила на прилавок четыре пачки. Пока щелкала на счетах, баба Нюся подумала: «А талоны-то пропадут теперь, что ли?» И опять подала их, сказала вкрадчиво:

- Отоварь, тезка , и их.

- Отменены они, говорю, чего отоваривать-то.

- Дак тада как? – пришла в замешательство старуха.

- Если надо, бери хоть двадцать пачек.

- Да на что мне аж двадцать-то! Пущай и другим достанется. А куды ж теперь талоны?

- Ой, Боже мой! – сокрушенно выдохнула Анна. – Да выбрось – и все дела.

- Как это – выбрось! – испугалась баба Нюся, живо взяла талоны, сунула в карман жакетки. Ей все время помнились военных лет хлебные карточки. Такие же синие, как и эти чайные талоны. Вся ее жизнь зависела от маленьких квадратиков и потому берегла их пуще, чем самое себя, - за Бога, за иконку то есть, прятала. – Как, тезка, выбрось-то! Это ж документ, говорю. Государством даденный. На нем печать стоит. А потому – отоварь, - потребовала баба Нюся и протянула продавщице талоны.

Анна, как в тот раз, глаза в глаза скорбно уставилась на старуху: ну ничегошеньки уже не смыслишь. И читала во встречном взоре: да, тезка, с годами поистратила соображение, но чтоб совсем уж ничего не смыслила – неправда. Чудесно понимаю, что опять стало вдоволь чаю, бери сколько твоя душа пожелает, но с талонами-то что? Ведь в них, как во всяком документе – сила. Не простая, а – государственная. А вот этого-то тебе понять не дадено…

Продавщица выхватила из скрюченных, заскорузлых пальцев старухи талоны, нервно и ненавистно скомкала их, швырнула куда-то в сторону, потом швырнула на прилавок еще две пачки чая.

- Отоваривайся! – Щелкнула костяшками. – Двенадцать сорок с тебя за все.

Баба Нюся развернула платочек, пожаловалась:

- Дак не хватает у меня. Только вот десятка да пятачок. Как же теперь?

- Думай – как. Да поживей – очередь вон за тобой.

- Дак что, тезка, думать, убавь, наверно, две пачки.

Прдавщица взяла две, только что выставленные.

- Не энти, - возразила баба Нюся. – Энти талонные. Бери свободные.

- Да какая разница-то, - уже не в силах возмущаться, сказала продавщица.

- Та и разница, что энти свободные, а энти талонные, - пояснила баба Нюся…

* * *

Шла домой, думала: молодая ты, Анна, не пережила и малости того, что на мою долю выпало. И хорошо, слава Богу, дева. А с другой-то стороны плохо – цена жизни тебе неведома. Говоришь, мол, сколько захочу, столько и возьму, никого не спросясь. Чем принародно похваляешься-то? Или уж никакой ни перед кем отчетности не стало? Или все, чем торгуешь, как дождь, с неба сходит? Ой, не закидывай шибко-то высоко голову – споткнешься не ровен час, никто не знает, что нам Господом на завтра уготовано.

…Девятого мая Анна Самарина, как узнала о победе, сгребла в охапку сына и двух дочек и заголосила – дала волю, выпустила наружу чувства, которые копились в душе все четыре года. С одним ложилась, с одним вставала: «Жив, не жив?» Вон уже сколько баб распатланных откаталось по полу. А ее Тимофея Господь все миловал. Случалось, что подолгу писем не было, потом приходили. Последнее Анна получила позавчера: жив-здоров, вот фрица одолеем до конца и – домой.

Вот наконец-таки и одолели. Стала ждать мужа. Проворной сделалась, прямо помолодела, будто спало с плеч все, что эти годы давило. И про себя в сердце радовалась перед овдовевшими товарками: ее муж жив и невредим…

Поторопилась, ой, поторопилась впустить в сердце радость. Пятнадцатого мая в хмурый моросный день пришла на Тимофея похоронка. И слегла Анна Самарина. Ни печь затопить, ни воды принести – совсем, прямо всерьез помирать собралась. Подумывала уже батюшку позвать, чтоб отсоборовал. Один раз девчонок отправила со старухами в тайгу за колбой – в доме-то шаром покати: ни картошки, ни капусты, ничего – весна. А Генашке – шесть годков мальчонке было – подсказала, как достать из-за иконки хлебные карточки и деньги, и отправила в магазин: «Дядя Костя хлебца тебе даст, а девчата колбы принесут. Вот и поедите. Да смотри ж, сынка, чтоб собаки буханку не отняли». Побежал Генашка.

Вернулся в слезах без хлеба, без карточек и без денег. «Отняли?! Кто?». Вот теперь уже всем четверым ложиться да помирать. «Не реви. Кто отнял-то?» – «Дядя Костя» – говорит. – «Да не может этого быть! Потерял, поди, негодник?» – закричала на парнишку и вскочила с постели, как и не хворала. «Нет, - твердит, - дядя Костя забрал карточки, деньги и сказал: ступай домой. А хлеба не дал». Да это как же?! Константин Ковшов, фронтовик, серьезный человек… Схватила сына за руку, а ну, пошли. Это что же, совсем, что ли, в людях совести не стало, если уже и Константин…

Из проулка вышли и – вот на этом самом месте – Константин навстречу. В одной руке костыль – еще в сорок третьем на деревяшке с фронта пришел, - под мышкой другой буханка хлеба. Шагах в пяти остановился. Лицо красное от натуги. Костылем в землю ка-а-к даст! «Что ж ты, девка, так халатно ведешь себя? Судьбу семьи в ручонки мальца вкладываешь…» И пошел, и пошел честить. Отдал буханку. «Чего подхватилась-то? Слыхал, хвораешь». – «Хворала. Теперь вот излечил ты меня». – «Во как, - улыбнулся, вытер рукавом лицо. – Ну, ступай да думай наперед, что делаешь», - и повернул назад…

«Ах, Константин, Константин, - вздохнула баба Нюся, - царствие тебе небесное».

Вот он-то, тезка, не похвалялся перед людьми, что, мол, могу, никого не спросясь, хлеба взять так, без карточек. Хотя, наверно ж, брал тихонько. Нужда на это толкала – вон какая оравища-то у него была. А вот ты, Анна, напротив, от сытости и довольства своевольничаешь. Да еще и гоноришься тем. А что я бестолковая, то твоя правда.  Изжила свой век.

- А все ж какое-никакое соображеньице еще осталось, не отнял Господь, - проговорила вслух баба Нюся и свернула в свой проулок.

1990 г

[ Назад ] [ Дальше ]