Александр Брюховецкий

 Почему баба Вера не получила пенсию

 В отделении связи выдавали пенсию. Раньше пенсию разносили по домам. Сейчас нет. Опасно для почтальона. Нет, не собак почтальон опасается. Собаки знают работника почты, а работник почты — каждую собаку.

Собаки, они собаками и остались. Им, собакам, глубоко на… нагавкать на смену общественного строя, поскольку кость во все времена представляла из себя только кость, и будка, цепь, луна — неизменны. А опасаться почтальоны стали… людей. Ну и что, что живете вы, к примеру, в селе, мол, все знают друг дружку, но все равно вероятность, что тюкнут почтальона по темени, достаточно велика.

Люди изменились. Люди повернулись лицом к свету, зажженному перестройкой, и увидели, что лучший друг — деньги, и чем  их больше, тем лучше. Не все так думают, но в основном. Да и условия существования так и подталкивают к какой-нибудь пакости.

Собакам, им трудно приобрести какие-нибудь человеческие навыки, а вот человеку собачьи — нет. Человек универсален. Он хоть под кого мимикрирует, лишь бы ему хорошо было, так хорошо — лучше некуда. Вот и толпится престарелый люд на почте в день выдачи пенсии. С утра толпится. Корову подоит, выгонит в стадо, и на почту очередь занимать.

Хорошо пенсионерам. Каждый получит свое, если сил хватит выстоять. Так безопасней с точки зрения государства. Ну, а если кто помрет прямо на почте от недостатка кислорода, тем легче для страны. Страна плечи расправит, вздохнет свободно, свалив с себя тяжкий груз по жизнеобеспечению такого сорта граждан.

Может, поэтому баба Вера наплевала на жалкую подачку и не пришла получать свои кровные,  чтоб стране легче было. Отказалась и все… Все пришли на почту, а она нет. Обычно она с утра уже в очереди была, а к часу дня — в дамках. Полдня уже прошло, и добрая половина получателей рассосалась, а бабы Веры все нет.

Почтальонка Наташа очень удивилась.

 — А где баба Вера? — спрашивает.

Все опешили. Да, действительно, где же она? Не заболела ли случаем? Всегда ведь день в день, час к часу была, а тут нет. Нет, не должна заболеть — крепкая бабка. Другие чахнут: песком, шлаком, холестерином понапичканы в огромных количествах — кряхтят, чихают, кашляют, зрение не к черту. А баба Вера нет. Она, говорят, еще с молодыми мужиками погуливает. Нынче квартирант у нее имеется лет под сорок. Откуда он взялся — никто не спрашивал, но имеется. Спину ей тер в баньке, а может кто-то врет просто. Слышно, мол, было как она визжала там, ну прям как молодая.

Но она действительно не старо выглядит, ну лет под пятьдесят, пятьдесят пять, не больше. А на самом деле ей у-у-у… Но если она так хорошо сохранилась, то ей просто позавидовать можно, а люди пусть языками трепят, на то они и языки. Так что вполне возможно баба Вера не отказалась от пенсии, а просто валяется в кровати со своим молодым квартирантом.

Замуж, конечно, ей неудобно — от внуков  стыдно будет. Да и возьмет ли ее квартиросъемщик этот. Зачем ему старуха. Ну и что, что она неплохо выглядит. Помоложе есть. А вот домишко ее ох как бы мог пригодиться ему, бомжу этому. Он ее наверно…

Ах-ах,.. вот поэтому баба Вера и не пришла за  пенсией! Потому что он ее скорее всего тюкнул по темени, чтобы завладеть жилищем. Поди прописан он, как же непрописанному бабку по голове кувалдой… Должен же он хоть чуть-чуть соображать, коль не упитый был.

А если и баба Вера напилась в этот день?! Прямо с утра. Если, конечно, напилась — значит деньги имеются. Значит нечего толкаться полдня на почте. Но если человек пьет, то деньги ох как нужны, и их непременно получить надо, иначе не проживешь до следующей пенсии.

Баба Вера не пришла на почту по другой простой причине: она решила сберечь господачку в этом месяце, а потом получит вдвое больше. А жить будет за счет квартиранта. Она ему цену загнет круче: инфляция, мол, туда-сюда,.. вот такие пирожки, импотент чертов! Если только прикинуть, что за прошедшие полгода хлеб подорожал на пятьдесят копеек, а мыло на целый рубль, то вполне вероятно, что баба Вера приняла очень правильное решение по отношению ко всяким квартирантам, которые хотят на халяву существовать. Плати хорошо и существуй вволю. Бесплатно, как говорится, бывает сыр в мышеловке, да еще библия на почте.

Она, баба Вера, может быть и набожный человек. Может, она в церкви чаще бывает, чем на почте, но ей тоже хочется питаться по-человечески. Вот она и решила повысить квартплату, а сэкономив пенсию, примерно за несколько лет, если не будет крутой инфляции, она приобретет какой-нибудь бытовой предмет типа электрохлеборезки. Только зачем ей такая роскошь, когда можно накупить достаточно средства для борьбы с колорадским жуком, который вот уже три года как поселился в этих краях. Вот-вот!.. Теперь уж точно известно, почему баба Вера не пришла за пенсией.

А не пришла баба Вера за пенсией, потому что с утра находится в огороде — увлеклась шибко — жука собирает и перекидывает его через забор соседу Федору. А она ему назло это делает: уж очень тот Америку нахваливает — то это там лучше, то другое, а баба Вера старый партийный работник, член КПСС с двадцать  второго года, потому и не терпит всевозможных демократий. А жук что? А жук-то из штата Колорадо!.. вот и на тебе, Федя, американский подарок!

Она тем самым избавит свою картошку от паразита, а сосед пусть уж как-нибудь… Она ему уже дважды перекидывала — до цветения картофеля, на цвет, да вот и сейчас, в то время, как ей нужно стоять в очереди за пенсией.

А может, баба Вера вовсе не увлечена сбором этого мерзкого насекомого, потому что в этом году она и не садила картофель. Много ли одинокому человеку надо. Купит у кого ведерко, два в месяц и ладно — супец, борщец там…, а квартирант пущай на ее стол не заглядывает, свое пусть имеет. Ее приусадебный участок в четыре сотки пусть отдыхает нынче, зато на следующий год он даст вдвое больше картофеля и жука.

Скорее всего баба Вера не пришла за пенсией по той причине, что огород ее гуляющий уж больно зарос крапивой, лебедой, щерицей, и она, досадуя на такое безобразие, попросила этого хмыря-квартирантика взять мачете и прорубить наконец-то дорогу к туалету, находящемуся в конце огорода, но тот заблудился в дебрях. Он несколько раз, вырубая просеку, выходил к чужим соседским заборам, но ни разу не попадал в нужное направление.

Судя по схеме, начертанной уверенной рукой бабы Веры, туалет должен быть там, где и обозначен, но он был виртуальным, и когда этот еще не старый подселенец оголил все четыре  сотки от растительной скверны, то был уже вечер и баба Вера поздно вспомнила о своей пенсии. Она так надеялась увидеть то, чего не имела, но обманулась, потому что она ходит на ночной горшок, а из него летом — в арык, зимой — через порог, в сугроб.

И все-таки, неужели баба Вера  не получила пенсию из-за этого запущенного участка? Навряд ли. Она просто могла дать указание этому с утра уже опохмеленному постояльцу, а сама пойти на почту, тем более кто-то, проходя мимо ее ранчо, даже покликал бабу Веру для компании, но не дождавшись, пошел сам.

Конечно же этот человек, сосед ее через дорогу, тоже пенсионного возраста, тоже ветеран и участник Перестройки, мог бы просто зайти, а не стоять у калитки высвистывая, как девчонку, бабу Веру. Свистел он, потому что, видать, челюсти новые вставил и решил их испробовать в деле, но свиста не вышло — одно шипение, вот потому она и не услышала позывных, и продолжала дружить с храповицким, потому что коровы нет — нет нужды встречаться с зарей, а про пенсию могла просто забыть — склероз.

Вот почему баба Вера не пришла на почту. Однако склероз… перепутала вторник с пятницей и все тут. Да если бы пенсия была не то, что солидных размеров, а хотя бы нормальной, то о ней бы помнил всегда, а так только концы с концами… А получается, что виной всему не склероз бабы Веры, а размер пенсии.

Она могла, да и имеет право думать, что государство вовсе ей ничего и не назначило, поскольку жалованье это так мало, что его и не видно, а ведь старушке-то иногда и сладенького хочется, а ведь сахар лишним не бывает у нее. Не залеживается сахар — весь тут же уходит на брагу для самогона, чтобы зашибить кое-какую деньгу, чтоб протянуть до этой пенсии.

Вот она и подумала — продажей от самогонки она делает неплохой бизнес, а пенсии поскольку не видно — мизерная, потому она на нее и плюнула. Натурально — слюной, в сторону отделения связи. И зря тот сосед, через дорогу который, хотел высвистеть ее. Вера в это время следила за процессом выгонки зелья, чтоб ни одна драгоценная капля не пролетела мимо тазика. А навыки в этом деле у нее на высоте: вся округа знает, что напиток бабы Веры очень забористый, что она туда добавляет — секрет фирмы.

Спрос на ее продукцию высокий, поскольку никто еще из местных алкоголиков — постоянных клиентов, не отравился ее самогоном у ее же дома. И никто, никогда не видел процесса, ну а если кому-то показалось, что напиток отдает дихлофосом, то это еще доказать надо. А кому нужны эти доказательства? Живи каждый как можешь. Жить разрешено по-разному, средствами для этого брезговать не надо, если хочешь хорошо жить — припеваючи. А раз хватает тебе своих честно награбленных средств, то зачем беспокоиться за какую-то жалкую пенсию, до которой еще дожить надо, а дожил, то можешь плюнуть на нее, как баба Вера, по-мужски, по-пролетарски — смачно,.. если оно так и было на самом деле. А может, этого и не было.

Тогда почему же баба Вера не пришла на почту получать пенсию? Не померла ли случаем? Да нет же! Не может этого быть! Поскольку крепкая, боевая бабка. Может, все-таки приболела? А почему бы и нет. Грипп там и прочее… вирусы, бациллы, микробы, палочки, и черт знает что еще. Для гриппа все-таки маловероятно — июль месяц, а другой какой заразой — запросто. Руки не помыла с мылом… живот скрутило: рези там страшные и телефона нет вызвать «скорую», а квартирант с утра на работе у пивной. Как бы ни хотелось, чтобы это было именно так, а раз это может быть и не так, то кто прольет свет на загадочное обстоятельство с бабой Верой?

29.05.2002 г.

Патология

 Ненормальностью навязчивой страдал Титибоков Кинстин Кинстиныч. Такая, понимаете, легкая шизгармония его преследовала, но откровенно сказать, не всегда — временами, в зависимости от обстоятельств.

Говорят, что  у монтажников-высотников наблюдается некоторое психологическое отклонение: видит он перед собой (прямо перед носом), толстые провода высокого напряжения и мучается — быть или не быть!.. то бишь взяться или не взяться. Монтажник понимает, что нельзя — убьет, как муху, но желание схватиться настолько сильно,.. и чтобы удачно закончить свою смену, он быстро переключается мысленно на другой объект, к примеру, на свою любимую тещу, думая, почему это мама с ним уже две недели не разговаривает.

Наверное, у каждой профессии есть какие-то опасные для здоровья моменты, о наличии которых труженик знает, но тем не менее… любит человек ходить по краю… И даже имея совершенно здравый рассудок, сам создает себе опасность. Ее нет, этой экстремальной ситуации, а он куда-то взбирается, потом сигает вниз оттуда, и если оказался жив, то смеется, и о нем пишут в газетах.

Титибоков Кинстин Кинстиныч не подвергал себя никакой опасности, — он сам ее создавал для других. У него была необъяснимая тяга ко всем упругим, независимо от длины и толщины, предметам, особенно к продуктам питания, а это, в первую очередь, палка сыра или колбасы, а то и жирная толстая селедка.

Он этот предмет подбрасывал на ладони, сгибал его на упругость, а потом оглядывался по сторонам. Да-да, он не просто любил подержать это в руках, но и непременно съездить этим кому-нибудь по физиономии. Если же рядом ее не оказывалось в данный момент, то Кинстин Кинстиныч, глубоко разочарованный, питался этим и потом мучался бессонницей.

Иногда он выходил побродить по улице и с интересом всматривался в лица прохожих. Он с волнением обнаруживал, что вот по этой лоснящейся округлой мордуленции… ну сами представляете…

Титибоков, конечно же, мог вот так просто отхлестать первого порядочного прохожего, а вот в кругу друзей и знакомых он позволял себе конкретный эксцесс. Как-то у реки, на берегу, он был третьим. Сидели, покряхтывая вожделенно, выкладывая на газету огурцы и прочую снедь. И вдруг он увидел, как Дерябкин Илья вытаскивает из сумки целую палку сыра.

У Титибокова что-то сладкое заныло у груди и он обласкал глазами сей предмет, несколько раз подбросил его в руке, определяя убойную силу, потом умиленно глядя Дерябкину в глаза, наотмашь, гаденько при этом хихикнув, съездил его по физии этим сыром…

Конечно же Илья завалился на спину, высоко задрав при этом ноги, и долго  недоумевал: в связи с чем и за что. Драки не было, но такой шутке Титибоков так и не дал нормального объяснения. Он лишь давился смехом и похлопывал Дерябкина по плечу:

 — Шутка, извини,.. хи-хи, ну дела,.. все!..

Эксцессы подобные еще бывали, но все реже и реже, поскольку в России люди стали жить «еще лучше» и купить целую палку колбасы или сыра  стало практически невозможно (не на что). Брали по несколько грамм и, бережно упаковав, крепко держали это в руках, дабы никакой пес шелудивый не смог это выхватить по дороге.

Страдал Титибоков. Он как-то попросил взвесить целую палку колбасы, даже подержал ее в руках, подбросил несколько раз, а потом сказал, что забыл деньги взять, валяются, мол, они у него в мешке под кроватью.

В общем-то, жизнь в то время терпимой была — никто не пух с голода — картошка всегда урожайной была, ну а что колбасы или сыра съесть много средства не позволяли, так это мелочи, ведь не колбасой и сыром единым…

Но постепенно настали вновь светлые времена и однажды Кинстин Кинстиныч к большому удивлению обнаружил, что новый сорт колбасы «народная» очень даже по карману Российскому человеку.

Возрадовался он и купил ее на ползарплаты — аж на две палки хватило, но каких!.. каждая по кило триста вытягивала. И была она в толстом и красном полиэтилене, увесистая и гибкая, не веревочкой подпоясана, а металлическими зажимами с обеих сторон, чтоб не дай бог, то, что находится внутри, не вышло раньше времени наружу.

Идет он и радуется, в каждой руке по палке колбасы держит. Поклоны знакомым отвешивает и думает, как было бы здорово посидеть с кем-нибудь «тет-а-тет», поговорить  задушевно, и так это, между делом, заехать колбасой по мурсалам. Вот смеху-то будет!..

Продолжает он, значит, идти, а колбаса еще толще, еще гибче становится, распухает одним словом: студенисто подрагивает. Понюхал даже ее Кинстин Кинстиныч, чего это она, мол, прет, как на дрожжах. Нюхает, и точно, от нее посторонним человечьим запахом прет — перележала видать где-то, дожидаючись своего потребителя.

И решил ее Титибоков вернуть назад в магазин, пока она у него в руках не взорвалась, а тут как раз навстречу ему по узкой тропинке двигается Раздираев Пал Палыч. И несет этот Пал Палыч полную ячейку яиц.

Если бы знал Титибоков, что Раздираев тоже страдает одной странной патологией, то наверняка бы обошел его десятой дорогой, и далее восвояси. Да и вообще-то мысль была вернуться в магазин,  но необузданная страсть сделала свое дело. К тому же место узкое, подходящее, нелюдное место: сосны кругом, ворон на них множество собралось, как на представление.

И вот спешат они навстречу и оба широко улыбаются. Цветут прямо от счастья, хотя имеется между ними давняя неприязнь. Они никогда друг с другом не разговаривали, а жили, считай, по-соседски, разве что при встрече кивали головами. Бывает такое между людьми: с первого взгляда становятся противны друг другу, почему — непонятно, но бывает. А тут вдруг разулыбались.

Первым раскланялся Пал Палыч:

 — Здравствуй, дорогой Кинстин Кинстиныч! Как поживаете? Как здоровье?

Удивился Титибоков, а сам поудобнее за колбасы держится — весь наизготове.

 — Здравствуй, здравствуй, любезный Пал Палыч! — отвечает, улыбаясь, Титибоков и медленно пытается разойтись с ним в узком месте между Полаевской изгородью и толстенной замшелой сосной. «Сейчас,  — думает,  — я его пропущу слегка и заеду с тыльной стороны, либо по розовой отвисшей щеке, либо по глянцевому затылку».

А у Раздираева тоже мысль неординарная загуляла по извилине в силу определенной патологии и стечения таких великолепных обстоятельств. В детстве Пал Палыч, тогда  еще Павлик, Павлуша, Пашенька, очень любил разбивать вареные куриные яйца о свой огромный выпуклый лобик, дабы освободить их от шелухи. Потом это увлечение перешло на лбы родственников и просто знакомых. А однажды на пасху, будучи уже подростком, он размочалил крашеное яичко о лоб отца Афанасия. Старушки тогда так и ахнули, но батюшка сказал, что дитя еще не ведает, что творит, и простил ему от имени всевышнего. Впоследствии Раздираев участвовал в какой-то манифестации с полным лукошком протухших яиц. Повеселился он тогда на славу.

Конечно нормальными яйцами грех бросаться, тем более цена у них не детская, но при таком случае он не мог удержаться, и как только Титибоков к нему приблизился на удобное расстояние, то он с превеликим удовольствием, надсадно при этом крякнув, размазал все тридцать штук о физиономию Кинстина Кинстиныча…

Вороны, завидя это, дружно каркнули и собрались было уже спуститься и потрапезничать ошметками, но тут Титибоков, весь залепленный шелухой и желтками, не видя ничего, ударил палкой колбасы «народная» в сторону неприятеля…

Колбасина, гулко рванув, сотрясла огромную вековую сосну, распространяя страшное зловоние. Тридцать две вороны при этом замертво упали на землю, а остальные с криком разлетелись.

 — Ах ты, негодяй! — заорал Титибоков и, расчистив глаза, запустил последней палкой в сторону убегающего Пал Палыча.

Вторая колбасина пришлась по затылку яйценосца, и того, подбросив взрывной волной, перекинуло в огород пенсионерки Козочкиной Виктории.

Попал,  говорят, Пал Палыч в реанимацию от сотрясения мозга. А Кинстин Кинстиныч обошелся так себе, но стал человеком нервным, то там у него тик случится, то в другом месте. Правда, патологические желания его так и не покинули, также и как Пал Палыча. И как была у них неприязнь друг к другу, то таковой и осталась, и вероятность встречи с определенными продуктами в руках велика, поскольку в магазин ходят по одной дорожке.

Ну и бог с ними.

[ Назад ] [ Дальше ]